Микеланджело знал: в древних мифах верховные божества являли свой лик смертным в блеске молний — стрел. Юпитер карал, низвергал с небес громы и огненные стрелы — знаки высшего владычества. Потому и строка на полях рисунка — «И я с луком» — может быть истолкована вполне определенно, с точки зрения тех понятий и категорий, которые были свойственны древним авторам и самому скульптору. Давид мечет камень из пращи — и Голиаф сражен. Он, Микельаньоло, — с луком. Он посылает в мир огненную стрелу — «Давида». В вечном камне он высекает образ суровой мощи и нетленной красоты. Это его призыв к мужеству, к битве, клятва в верности родине, свободе и долгу. Он, Микельаньоло, с луком. Послана стрела — весть миру. Его «Гигант» — провозвестник победы. И отступает зло. И повержены Голиафы. И падают высокие колонны.
В четырех строках — громоподобный голос титана Возрождения, который был «способен,— по слову Милле, — воплотить все добро и все зло человечества в одной-единственной фигуре».
Придет день — в конце декабря 1503 года, — и скульптор отложит резец. Стихнут удары молота. Разберут подмостки. Наступит тишина. Работа над статуей закончена.
Он достиг желанной цели: фигура «Гиганта» вписана в блок камня непреложно. В ней живет и дышит крепость, сила и свет мраморной глыбы. «Давид» стоит спокойно, но сколько скрытой энергии и мощи в резком повороте головы, в движении левой руки, поднятой с пращой к плечу, в тяжело опущенной правой, сжимающей камень! «Давид» стоит спокойно, но это покой предельного напряжения сил, недвижность тетивы туго натянутого лука перед мгновеньем, когда пущена будет стрела. Прекрасно и грозно лицо героя под тяжелым шлемом волос. Прекрасны голова и разворот могучих плеч, и осанка, отмеченные благородством.
Но пропорции этого юношески стройного тела далеки от классического канона античных статуй. И голова и руки велики, не гармоничны, не идеальны, отнюдь. И дают все основания позднейшим исследователям утверждать, что они скорей уродливы, чем красивы. Но в том и суть, что Микеланджело пролагал новые пути в искусстве, раздвигал представления о гармонии и красоте. Формы его «Давида» — вместилище высокого духа. Каждая деталь здесь соразмерна идее — подвига во имя Свободы.
Результат работы превзошел замысел. «Давиду» тесно в замкнутом интерьере. Ему необходим простор площади, высь неба над головой, свет солнца, тень облаков, потому что одухотворенной его красоте и масштабам созвучна безмерная ширь земли и даль столетий.