Итак, «Давид». Нет ничего случайного в выборе темы. Все закономерно. Все предопределено. И атмосферой времени, и характером скульптора. Вся его жизнь была предвосхищением этого часа. Символический смысл легенды о мальчике-пастухе, что вышел на бой с великаном и победил, был ясен и дорог каждому флорентийцу. Жизнь этого города, памятники, дворцы и соборы выросли из гордого чувства свободы. Город и свобода — главные святыни народа Флоренции. Весь мир и важнейшие ценности бытия заключены в них, освящены ими. Колокол созывал на площадь перед Синьорией, колоколом клялись и под гром колоколов сражались насмерть с осаждающим город врагом. И не существовало во Флоренции ни одного здания, ни одной росписи, статуи или картины, что не были бы кровной частью духовной жизни народа, что не были бы «всем миром» обсуждены, одобрены и водружены. Потому и Данте в изгнании вспоминал о годах своей юности как о потерянном рае. Потому и Микеланджело скажет: «Дивным светом мой город блещет».
Ему было десять лет, когда вместе с братьями он переехал в дом отца во Флоренции. И мы можем представить, каким взрывом чувств, каким «землетрясением души» была для него эта встреча с городом, где все дышало свободой, жаждой независимости и совершенства, где искусство было столь же насущно, как хлеб и воздух. Очарованный, с ознобом восторга, мог он часами стоять перед фресками Джотто и Мазаччо, перед статуями Донателло в остроконечных нишах Ор-Сан-Микеле и Кампанилы. Словно к нему одному были обращены прекрасные лики флорентийских мужей, запечатленных художниками в виде героев библейских сказаний. Словно к нему одному взывали под сводами Санта-Аполлония величавые образы Данте, Петрарки, Боккаччо и Фаринаты дельи Уберти, запечатленные живописцем Кастаньо. И юный воин в доспехах — святой Георгий Донателло — словно окликал его и говорил о мужестве и стойкости.
А мужество и характер ему были нужны. Первые испытания начались с детских лет, в доме отца. Послушаем Вазари: «Лодовико Буонарроти был мало состоятелен и скуден доходами и приспособил своих сыновей к шерстяному и шелковому делу. Микеланджело, уже подросший, был отдан на обучение грамоте учителю Франческо из Урбино; однако по своей природной одаренности стремился он к рисованию». Он искал общения с художниками, наблюдал за их работой и сам пером на листах бумаги зарисовывал фрагменты фресок. Но его домашние совсем не чтили искусство. Напротив, полагали, что это есть «дело низкое, недостойное древнего рода». Отец, и братья отца, и учителя «бранили его, а порой и бивали». Современники говорят об этом в один голос. Но вот слова Кондиви: «Однако, как ни велико было это неудовольствие, оно не заставило отступить Микеланджело, который, сделавшись более смелым, пожелал испробовать искусство красок». И поможет ему друг — юноша Франческо Граначчи, ученик Доменико Гирландайо, художника, который не «только во Флоренции, но и во всей Италии почитался одним из лучших мастеров, какие были». И отец уступит.