Он очутился сразу в атмосфере большой работы. Доменико Гирландайо было поручено заново расписать хоры церкви Санта-Мария Новелла. Мастер дивился своему ученику, видя, что тот рисует уверенно и смело, совсем не по-юношески. О характерном эпизоде упоминает Вазари. Случилось, что один из учеников копировал рисунок Гирландайо. Микеланджело, подойдя и увидев работу, схватил этот лист и пером более точным очертил одну из фигур новыми и более правильными линиями. «Духу у него хватило исправлять творение своего учителя! — восклицает Вазари и добавляет: — Сколь различны эти две манеры». Годы спустя этот чудом сохранившийся лист Вазари покажет уже прославленному художнику, творцу Сикстинского плафона и капеллы Медичи, и Микеланджело с удовольствием будет рассматривать рисунок и скажет, что в юности более владел искусством, чем теперь, в старости. Это, конечно, шутка гениального мастера, улыбка, посланная своей крылатой юности, одержимости, страстному порыву. Ведь очень скоро Доменико Гирландайо остановится перед рисунком ученика, сделанным там же, в Санта-Мария Новелла. Живыми, точными линиями будут изображены помост, столы, краски, кисти, несколько фигур. Увидит Гирландайо и новую манеру, новую передачу натуры, отличную от той, которой следовал он сам, и произнесет слова совсем в духе традиций благороднейших мастеров Флоренции: «Этот знает больше моего».
В самом деле, минуют века, и в 1975 году, когда весь мир будет отмечать 500-летнюю годовщину со дня рождения Микеланджело, великий художник Италии Ренато Гуттузо скажет, что ученичество длилось у Микеланджело недолго — его почти не было. Он знал, понимал все, что надо. Эта мысль справедлива. Срок ученичества был краток. Школа — изучения, познания — длилась всю жизнь. «Старый и дряхлый, он попался раз на глаза кардиналу Фарнезе — один, пешком, посреди снега, около Колизея. Кардинал приказал остановить карету, чтобы спросить, куда его несет нелегкая по такой погоде и в его годы... В школу, отвечал он, чтобы постараться кое-чему научиться». Этот эпизод приводит Ромен Роллан.
Он учился всю жизнь — у Джотто и Мазаччо, зарисовывая их фрески, постигая цельность, монументальность форм, величие духа мастеров, пролагавших новые пути в искусстве. Учился у памятников античности — в садах Лоренцо Великолепного во Флоренции, на холмах Рима. Учился в госпитале Сан Спирито, где анатомировал тела, стремясь понять мудрую соразмерность и гармонию пропорций. Учился у плеяды блистательных ученых и поэтов, бесстрашных в познании истины, — Марсилио Фичино, что переводил сочинения Платона и мыслителей Востока, у Пико делла Мирандола, у Полициано. Он знал наизусть сонеты Петрарки и книгу книг — «Божественную комедию». И гул беспощадного вихря, уносящего тень Франчески да Римини, и солнечный ветер мироздания, влекущий «туда, в завещанную высоту», со страниц Данте отзовутся и прозвучат в громоподобной музыке фресок Сикстины — в титанических образах созидания Вселенной, в трагедийном пафосе «Страшного суда».