«Я создал тебя существом не небесным, но и не только земным, не смертным, но и не бессмертным, чтобы ты, чуждый стеснений, сам себе сделался творцом и сам выковал окончательно свой образ. Тебе дана возможность пасть до степени животного, но также и возможность подняться до степени существа богоподобного — исключительно благодаря твоей внутренней воле...» Так в строках трактата Пикоделла Мирандола «О достоинстве человека» обращался к Адаму как бы сам бог-творец. В действительности же этими словами гуманиста зовет человека к самоутверждению и самовозвышению великая эпоха Возрождения.
Три имени, «отметившие переход искусства от детства к юности», как определил сущность Возрождения Стендаль, открывают список титанов: Мазаччо, Брунеллески, Донателло. Живописец, зодчий, скульптор. Впрочем, определения «скульптор» в пору жизни трех великих еще не существовало. Чтобы стать ему названием профессии, войти в обиход, еще предстояло сыну флорентийского чесальщика шерсти, ласково прозванному согражданами Донателло (маленький Донато) пройти долгий, исполненный титанического труда и гениальных озарений жизненный путь, чтобы скупое на признание и славу время поставило это звучащее почетным титулом слово «скульптор» подле его имени. И затем добавило эпитет «великий», утверждая бессмертие самого имени.
А началось все с того, что жители республики Флоренции призвали двадцатилетнего Донателло наравне с известными, увенчанными славой мастерами украшать статуями Порта делла Мандорла — боковой портал главной святыни города — собора Санта-Мария дель Фьоре. Хотя к тому возрасту сын представителя почетного цеха чесальщиков шерсти Никколо ди Бетто Барди успел проявить себя всего-то участием в работе своего учителя — великого Гиберти, но зато в какой работе: создании шедевра из шедевров — бронзовых дверей баптистерия.
Получив самостоятельный заказ, молодой Донателло не обманул ожиданий сограждан. Из-под его резца явились создания, каких в ту пору еще не высекал ни один смертный. Юноша пастух, чудесным образом сразивший могучего, разъяренного врага и венчанный за подвиг на царство. «Давид», поднятый на одном из контрфорсов собора, «отрываясь» от стены, словно бы вершит свой подвиг во славу искусства: дарит свободу и самой скульптуре.