Теперь гобелены и живопись ему заказаны. Что ж, он займется скульптурой. Не от случая к случаю, как раньше, а вплотную. Он станет скульптором. Руки жаждут работы, и в голове столько замыслов. Конечно, для этого придется обосноваться в Париже. Но зимой он непременно будет возвращаться в свой Баньюль и холодную часть года проводить здесь, в родных местах. Тут климат мягче, теплее, да и без этого воздуха, без этих пейзажей он просто не сможет жить. Баньюль вдохновляет его.
Конечно, трудно так резко изменить жизнь. Посвятить себя совсем иному жанру искусства, где цвет уж вовсе ни при чем, где только масса, объем, форма, пластика. Достаточно резкий перелом, если учесть, что он уже на пороге сорокалетия и к тому же на пороге нового века, несущего столько неожиданностей, сложностей, переоценок, как всякая новая эпоха. Впрочем, его всегда тянуло к скульптуре. Он уже не раз пробовал себя в ней, правда, лишь в мелкой пластике — для монументальных работ нужны были средства, которых пока не хватало. Интересно, что скульптура давалась ему легче, чем живопись, которую тоже очень любил. И начинал он как живописец. В 1898 году создал одно из лучших своих полотен — «Женщину в волнах». И все же что-то не удовлетворяло его в своей живописи.
— У меня не получаются тени, — говорил он позже друзьям. — Понимаете, я пишу маслом, как леплю. Пальцами леплю, ими же кладу краску — так удобнее. Лепить легче. Тут все одного цвета. В живописи надо искать форму одновременно с цветом: в этом-то и состоит трудность. Один кусок хорош, другой тоже, а в целом — бог весть почему — нехорошо.
«Лепить легче», — думалось ему. Но дело было, конечно, не в этом. Просто он был прирожденный скульптор, скульптор милостью божьей. Только тогда, в 1899 году, возможно, еще сам не до конца осознавал это.
Вскоре художник объявил мадам Майоль об окончательном намерении переехать в Париж. Объявил, как всегда, спокойным, тихим голосом, предварительно все для себя продумав, неторопливо, обстоятельно, со свойственной ему крестьянской рассудительностью.
Под Парижем он соорудит гончарную печь и в совершенстве овладеет техникой обжига. Он никогда не боялся работы. Чего только не делал в жизни: расписывал потолки, был рисовальщиком по стеклу, золотил стаканы, красил двери — брался за любое дело в трудные дни. И всегда достигал определенного профессионализма. Ну а лепка для него — и работа и удовольствие. Особенно удаются художнику маленькие фигурки.
Самая первая родилась стихийно. Ему подарили деревянный шар, такой гладкий, красивый. Майоль долго любовался им и вдруг решил вырезать из него фигурку. Наметил карандашом кружок для головы, двумя кружками обозначил плечи, еще двумя — грудь, затем — живот. Принялся за работу. Возникшая из шара фигурка женщины понравилась ему. «Вдохновенье было во мне. Я стал скульптором», — вспоминал он потом. Эта первая вещь, как и многие другие, не сохранилась.
В том же, 1899 году Аристид Майоль поселился в парижском предместье Вильнев-сен-Жорж. Недели шли за неделями. Он ежедневно напряженно работал, с раннего утра и до вечера, не давая себе отдыха. Старался каждую вещь довести до совершенства. Его крепкие сухощавые руки двигались легко, быстро, пальцы чуть скользили по заранее подготовленному, промятому куску глины. Со стороны могло показаться, что скульптор бездумно вертит, оглаживает глину. А он в этот миг пытался представить объем, все изделие в целом. И затем, надавив пальцами то в одном, то в другом месте, оживлял глину. Сначала почти неуловимо, затем все более зримо проступали очертания женской фигурки. «Самое интересное... в глубокой продуманности массы», — любил повторять он.