Скульптор Голль был первым, у которого остановился Рюд. Радушный и общительный, он сразу расположил юношу к себе. Голль выполнял работы по рельефной отделке Вандомской колонны, и Рюд нашел у него работу почти на год, после чего прочно обосновался у Картелье.
Денон не ошибся, рекомендуя совершенствоваться у последнего. Здесь можно было рассчитывать на доброе участие. Человек сходной с Рюдом судьбы, сын бедного слесаря-механика, одержимый искусством, Картелье сам пробивал себе дорогу. Скульптор классического вкуса, точный в исполнении. Его слова: «Наблюдайте хорошо позу и жест — это поможет вам хорошо поставить персонажи» — всегда помнил Франсуа Рюд.
Приехав в Париж, Франсуа горел желанием оказаться в стенах школы, где двенадцать профессоров по очереди преподносили формулы и шаблоны красоты вроде: «Жест не должен возвышаться над головой и опускаться ниже живота». Он поступил в Парижскую академию прекрасных искусств. Три года приспосабливаясь к рутине, добивался Рюд Римской премии, и 1812 год принес ее. А кроме этого, была работа у Картелье, посещения Лувра, по вечерам бесконечные дискуссии с приятелями об искусстве, работе и, конечно, общем кумире Бонапарте. Ежегодные Салоны представляли десятки творений, запечатлевавших любимого императора.
В 1814 году Франсуа собирался в Италию, утомительно тянулось время, оставшиеся заказы откладывали поездку, закатывалась звезда кумира. Возвращение Наполеона и 100 дней Рюд встретил в родном Дижоне, но праздник быстро прошел — император отправился на остров Святой Елены. Радикальный демократ, как называл себя скульптор, не таил своих взглядов, к тому же не мог оставить в беде семью вынужденного скрываться от нового короля господина Фремье, ставшего для Рюда вторым отцом. И конечно, ему не хотелось так просто расстаться с его дочерью, такой милой и очаровательной Софи. Вместе они уезжают в столицу эмиграции — Брюссель. Чтобы зарабатывать, скульптор начал как декоратор, чтобы приобрести известность, делал бюсты изгнанников. Однако с этого времени начинается Рюд как личность в скульптуре.
Самое значительное в брюссельский период — восемь барельефов для дворца Тербюэрен, в замысле это история Ахилла. Наиболее совершенный — «Охота Мелеагра», почти все от академизма. И тем не менее в рельефе так хорошо ощутимы мягкость модели, попытка передать энергию жестов. В сравнении с другими подобного рода работами в барельеф Рюда удачно входят пейзаж и декоративные элементы.
В Брюссель уже второй раз заезжает парижский живописец Антуан Гро. Он удивлен брюссельским постоянством Рюда, который, правда, всякий раз осведомляется об учителях и товарищах во Франции. Опальный Денон ушел из жизни, неутешный в непривычном бездействии: даже созерцание богатств собственного кабинета не радовало оставшегося не у дел генерала от искусства. Товарищи по школе Роман, д'Анжер, Рамэ, Прадье добиваются лавров признания. А старик Картелье, давно уже академик, не забыл Рюда и удивлен, не встречая на парижских выставках ни одной работы своего ученика. Да, мысль о Париже всегда была рядом, но нужен толчок. И как ехать с пустыми руками?
Однажды Рюд открыл на стук дверь: о боже, Роман! Старый товарищ приехал уговаривать вернуться на родину, обещая все устроить и помочь. Рюд по его совету написал Картелье, который тотчас отозвался: приглашал, даже настаивал.
Франсуа не спешил. Пришел заказ на статую девы Марии для церкви Сент-Жервэ. Закончены почти все брюссельские работы. Оставался только «Меркурий», который на выставке парижского Салона 1827 года, года возвращения, принесет ему успех. Дева Мария чересчур холодна и традиционна, в противовес ей — «Меркурий, завязывающий сандалию». Вестник богов представлен в момент, когда он только что убил Аргуса и, готовый подняться в небо, приводит в порядок обувь. Состояние нетерпения заключено в фигуре: левая рука уже устремилась вверх, а взгляд еще направлен к другой, завязывающей сандалию. Придирчивая к деталям художественная критика того времени не находила изъянов, лишь восхищалась благородством движений, торжественной красотой четких линий рук и ног. Легкость ступни только подчеркивает стройность фигуры, колебание воздуха чувствуется в волосах прекрасно вылепленной головы, небрежно накинутая драпировка гармонирует с телом сильным и изящным.
Тщательное выполнение, хорошо продуманный замысел отличают статую. Но греки вкладывали в богов свой человеческий и общественный идеал. А что в грациозном «Меркурии»? Перед нами почти совершенная форма, похвала усердию мастера, пластика, ласкающая взор, но мало что дающая душе.